Атипичный кризис и его последствия. Получится ли у России «отсидеться в окопе»

Максим Блант

Максимум, на что может надеяться Россия, — упасть чуть менее больно, чем остальные. Но на планах ускорения экономики уже сейчас можно поставить крест

Выявление новых очагов коронавируса за пределами Китая спровоцировало новую волну распродаж на фондовых и товарных рынках. В «черный понедельник» 24 февраля азиатские, европейские и американские основные индексы потеряли в среднем более 3,5%, а богатейшие люди планеты из списка Fortune 500 стали «беднее» на 139 миллиардов долларов. Почти на 4% подешевела нефть, упав сначала ниже 57, потом ниже 56, потом ниже 55 долларов за баррель марки Brent. В какой-то момент, когда ближе к концу американской сессии понедельника появился какой-то намек на коррекцию после обвального падения, российские инвесторы порадовались тому, что московская биржа в первый день недели вместе с остальной страной праздновала День защитника Отечества. Но «черный понедельник» сменился «черным вторником». Американские и европейские индексы потеряли еще по 3%, и российские бумаги, а вместе с ними и рубль, во вторник валились с удвоенной силой. В среду робкая попытка отыграть часть потерь — и снова неудача. После закрытия торгов в России американские индексы возобновили падение, а нефть и вовсе обновила годовой минимум. Американская смесь Light Sweet опустилАсь к 48 долларам за баррель, баррель Brent упал ниже 53 долларов.

Казалось бы, стандартный сценарий развития финансового кризиса. Инвесторы бегут от риска, скупая золото и гособлигации США, Японии и ведущих европейских стран. Доходность по этим облигациям достигла исторического минимума, а доля облигаций, которые торгуются с отрицательной доходностью, — исторического максимума. При этом все ждут дополнительных стимулов со стороны ведущих экономик мира — от Центробанков требуется напечатать свежую порцию денег, чтобы компенсировать финансовые потери от обвала рынков и возобновить рост. Как показывает практика, сложившаяся после кризиса 2008 года, все равно закончится именно этим.

Проблема в том, что, в отличие от 2008 года, в эпицентре нынешнего кризиса вовсе не финансовый сектор, увлекшийся надуванием пузырей везде, где это только возможно, а промышленное производство и сектор нефинансовых услуг — от туризма до грузоперевозок. Коронавирус лишь продолжает процессы, начавшиеся «торговыми войнами»: разрушает международную торговлю и глобальные производственные цепочки. И никакие денежные вливания исправить это не в состоянии. В условиях вынужденного простоя китайской экономики, которая принимает участие примерно в 75% производственных цепочек, многие производители начали искать потенциальных альтернативных поставщиков, присматривать места для переноса производства. Однако выявление новых очагов коронавируса за пределами Китая, причем в странах, расположенных в тысячах километров от китайской границы, делает эти усилия бессмысленными. Кто завтра окажется в карантинной зоне, предсказать невозможно.

Между тем правительствам по всему миру на растущие экономические проблемы нужно как-то реагировать. И если проблемы в реальной экономике перекинутся на финансовый сектор, если начнут лопаться фондовые и долговые пузыри, это может вызвать волну банкротств малых и средних предприятий, а также домохозяйств. Над привычным уровнем жизни значительного числа избирателей нависнет недвусмысленная угроза. Значит, стимулы надо наращивать. Беда в том, что предел того, что можно сделать силами денежно-кредитной политики, в большинстве развитых стран уже достигнут, а то и преодолен. Отрицательные кредитные и депозитные ставки, которые поначалу воспринимались как экстраординарная мера и смелый, но очень ограниченный по времени эксперимент, призванный перезапустить экономический рост, действуют уже слишком долго. И уже сама практика отрицательных ставок создает угрозу для традиционного банковского бизнеса. Сейчас в развитых странах многие эксперты говорят о том, что пора переходить от монетарных стимулов к бюджетным. В переводе на человеческий язык это означает, что деньги будут раздавать не в долг, пусть и под отрицательную ставку, а просто так. Скорее всего, эксперименты с базовым доходом, по крайней мере в Европе, в этом году будут расширены. Вот только положительный эффект для реального сектора будет весьма ограниченным. А негативные побочные эффекты в виде инфляции и подрыва государственных финансов могут и вовсе свести его на нет.

Все это ставит под вопрос, насколько оправданны бодрые заявления нового кабинета министров о том, что бюджетные стимулы, анонсированные в послании президента в начале года, помогут разогнать российскую экономику до «темпов выше среднемировых». С одной стороны, заявление заместителя министра финансов Алексея Моисеева о том, что после 2014 года Россия достигла той степени финансовой стабильности, которую не под силу поколебать никакому коронавирусу, сделано не на пустом месте. Страна действительно пять с лишним лет готовилась к внешним шокам, связанным прежде всего с возможным ужесточением международных санкций. С другой стороны, готовилась страна к классическому финансовому кризису. Поэтому речь идет именно о финансовой стабильности. К долгосрочному спаду в мировой экономике, который может сопровождаться еще и высокими темпами инфляции и который может привести к социально-политическим потрясениям, способным окончательно сломать существующую в мире экономическую модель, приготовиться просто невозможно. Россия продолжает оставаться частью мировой экономики, и никакие успехи на ниве импортозамещения не отменяют все еще высокой зависимости экономики страны от экспорта сырья и импорта продукции с высокой добавленной стоимостью. Максимум, на что может надеяться Россия, — упасть чуть менее больно, чем остальные. Но на планах ускорения уже сейчас можно поставить крест, по крайней мере, на этот год.